Был конец сентября или самое начало октября 1967 года. В это время в Южной Сибири стоит теплая золотая осень. Ярко светит солнце, небо кажется глубоким и на нем ни одного облачка. Но все может измениться в один день: с утра +180 - +200С, а к вечеру задует сильный ветер, и на следующее утро уже лежит снег - осень кончилась – наступила зима.
В один из таких дней мы с Алфатом Хасановым направлялись на ужин в «Грибок» - нашу школьную столовую, находившуюся во «главе» торгового центра (ТЦ) Новосибирского Академгородка. Путь от общежития (обычной 9-ти этажной башни по ул. Ильича, 9) проходил по залитой солнцем роще; мы смотрели на небо, на золотые листья берез, о чем-то разговаривали. У бетонной дороги, соединявшей Дом ученых и Университет, мы заметили, как со стороны университета к нам приближаются несколько учеников 8-1 класса. Мы слышали их голоса, звучавшие на фоне весьма крепкого баса, бас перекрывал все и, казалось, что говорит в основном его обладатель, но кто это - было совершенно непонятно. Первым в группе шел один из самых высоких восьмиклассников Советского Союза – Юрка Веслогузов, с ним я был знаком и это был не его голос. Вторым – Григорий Исаев, с ним мы тоже прежде разговаривали, и это был не его голос, далее шел Гриб (это фамилия) – он молчал. А следом даже не шли, а летели двое мальчишек, которых и за восьмиклассников-то принять было трудно: в лучшем случае они тянули класс на шестой. Бас принадлежал замыкающему «змейку» мальчику в свитере. В то время был обычай здороваться за руку. Мы с удовольствием поздоровались с каждым, спросили, откуда они так поздно, оказалось, что с коллоквиума по физике, и тут же расстались, поскольку двигались в различных направлениях.
И на меня, и
на Алфата эта встреча произвела сильное впечатление: разница в росте между самым
высокорослым и самым низкорослым была так же велика, как разница в тембре их
голоса. Особенно удивляло то, что тот самый низкорослый из всех говорил басом.
Отношения между нами тогда были достаточно просты, и я тут же спросил у
всезнающего Алфата:
- Кто эти двое
парней, которые шли позади?
Он ответил с некоторым удивлением.
- Ты, что, не
знаешь Борю Цикановского?
- Нет.
Я, действительно, не знал Борю,
известного на весь мир вундеркинда-химика, который был моложе нас на целый год.
- Второй,
который басит, - это Сковорода.
- Сковорода?
Это, что, имя? – в школе было достаточно много необычных имен.
- Сковорода -
это фамилия, а зовут его Андрей, – пояснил мне Алфат.
Эта первая
встреча с Андреем стоит у меня перед глазами до сих пор, это одно из самых ярких
воспоминаний того времени. Почему она осталась в памяти, не знаю; ведь в школе
мы с Андреем практически не общались: он казался мне неприступным человеком, и
близких дружеских отношений между нами не было. Мы учились в разных классах - он
– в 8-1, а я – в 8-2, - жили в общежитии на разных этажах. Андрей жил в одной
комнате с Гришей Исаевым. И если практически все учащиеся ФМШ работали много, то
про этих двоих можно было без преувеличения сказать, что они трудятся вдвое
больше других.
8-1 класс, в котором учился Андрей, часто ходил в походы. Это делалось, чтобы восстанавливать силы и способствовать развитию общения вне учебных аудиторий и общежития. Нас, учеников 8-2 класса, тоже приглашали. Я несколько раз был в зимних походах. Класс располагался на постой в небольшой избушке лесника, и оттуда делались вылазки: катались на лыжах, играли в снегу.
Ночью был мороз около -300 С. Утром несколько человек и я отправились на охоту, прихватив с собой одноствольное ружье лесника. Надо сказать, погода для охоты на зайцев была неподходящей. Мы проблуждали 2-3 часа по окрестным лесам, нашли гору для слалома, но так и не смогли с нее спуститься, хотя наш руководитель Акрам Жафьярович и пытался совершить этот опасный трюк, потом ни с чем вернулись на базу. После обеда Акрам (так его звали за глаза) предложил поиграть в КВН, но игра не клеилась, и после очередной неудачной шутки Андрей и кто-то еще громко остановили неудачника. Предложили что-нибудь спеть. Григорий Исаев взял гитару, и все запели что-то общеизвестное. Слов песни я не знал и петь не умел, поэтому молча наблюдал за происходящим. Песня не заладилась: пели кто в лес, кто по дрова. Андрей сидел впереди меня и басил, слегка прикрыв глаза рукой. Ребята стали останавливать поющих и шуметь, что надо начать песню с начала. Петь прекратили практически все, только Андрей не останавливался и продолжал выводить мелодию, словно не замечая происходящего вокруг. Было впечатление, что он это делает специально, тогда кто-то из девчонок толкнул его в бок. Он очнулся от пения и посмотрел вокруг непонимающими глазами: «Что случилось?» – спросил он и улыбнулся, смущенный. Мы, сидящие рядом, засмеялись и поняли, что он не притворялся, а так мгновенно и глубоко вошел в песенные образы, что не мог из этого состояния выйти.
За три года обучения в ФМШ ни о чем существенном мы с Андреем не говорили, и мне казалось, что мы друг другу не интересны. Мне не нравилась резкая и даже где-то непомерно грубая форма его высказываний и, несмотря на то, что со многими его одноклассниками у меня были хорошие дружеские отношения, Андрей не казался мне близким, и я его откровенно не понимал.
Обучение в ФМШ подходило к концу, мы вросли в жизнь Академгородка, и многие не представляли себе жизни и учебы в другом месте. Надо сказать, что эти три года были для каждого трудны: ведь началась взрослая жизнь, где многие вопросы приходилось решать самостоятельно.
Во время наших
выпускных экзаменов в Академгородок приехала выставка «Народное образование
США». Она продолжалась около месяца, и мы много раз ходили туда. Каждый раз на
входе получали журнал «Америка» на русском языке, каталог выставки и шли
смотреть кино про покорение Луны американцами, их трофеи - лунный камень.
Слушали экскурсоводов (агентов ЦРУ), которые практически все были русские
иммигранты и рассказывали про то, как хорошо жить в Америке и как плохо у нас, в
Советском Союзе. С ними спорили, доказывали, что у нас лучше. И стихийные
«митинги» и споры на выставке с представителями США происходили постоянно; наши
люди за недостатком фактов эмоционально выражали свой патриотизм, говоря:
- Вы же все
куплены империалистами, а у нас все свободны и живут лучше ваших негров... И вы
организуете утечку мозгов из других стран, а это плохо для них.
Конец июня
1970 года. Мы сдали выпускные экзамены в ФМШ и готовились к выпускному вечеру.
Классная руководительница попросила меня, как представителя нашего класса,
участвовать в выпуске последнего номера школьной стенгазеты. В актовом зале
второго корпуса общежития уже были ребята, в том числе и Андрей. Казалось, они
не собираются ни за что браться, а просто беседуют, но было видно, что Андрей
здесь за главного. И во время этой беседы Андрей показался мне совершенно другим
человеком: он был спокоен и вежлив, не задирался и не грубил. Я видел все
стенные газеты, выпущенные их классом, они поражали смелостью художественных
образов и великолепным исполнением, но я не знал, кто какую роль играет в
выпуске.
Материала для
газеты пока не было, никаких идей тоже не было, но это смущало, видимо, только
меня.
- Давайте, для
начала, разложим. Посмотрим… разметим... – задумчиво говорит Андрей
Все взялись за
листы ватмана и разложили их на пол во всю ширину зала.
- Та-ак, -
продолжает Андрей, - слишком длинная. Уберем два листа. И пропорции лучше будут,
и рисовать меньше надо. Есть предложения?
Посовещавшись,
решили, что раз пока ничего нет, то займемся общим фоном и оставим место для
наклеиваемого материала: может быть, напишем общеизвестные изречения СЭМа
(Самуила Исааковича Литерата –нашего завуча) и других людей, несколько частушек
или анекдотов из повседневной жизни, а потом, если текста будет много, заклеим и
фон. Андрей, посоветовавшись с каждым из нас, мгновенно набросал основные мотивы
и всех посадил раскрашивать.
- Вот пустое
место. Что бы сюда поместить? Объёмное...- задумчиво сказал Андрей.
- Есть у меня
идея, точнее ряд идей, но не знаю, как это воплотить,– говорю я.
- А ты
расскажи с максимальным количеством деталей, а там что-нибудь придумаем.
- Вот здесь
хотелось бы уголок аттракционов сделать.
- Каких?
- Ну, скажем,
так: берем детскую игрушку пикающую, помещаем в картонную коробочку, ей на
брюшко кнопку, а снаружи сделать прорезь для монеты и написать, что-нибудь
вроде: «Брось монету, нажми кнопку и услышишь музыку».
- Хорошо, но
надпись не очень. Давай напишем: «Кинь пятак и нажми кнопку!»
- Давай. Еще
надо написать рядом с другим отверстием: «Возврат монеты». Чтобы не подумали,
что мы хотим монеты собирать.
- Ладно, – это
в этом месте, а вот здесь что?
- Здесь давай
галерею наших известных людей. Сделаем ячейки с занавесками и надписями «Ба!
Знакомые все лица... », туда наклеим фотографии СЭМа, Войтишека, а в одну из
ячеек поместим зеркальце и на шторке напишем: «СМОТРИ – И УВИДИШЬ СЕБЯ».
Получается, что ради праздника можно встать в один ряд со всеми уважаемыми
людьми.
- Подумаем,
как это сделать, но можно. А вот здесь пространство ничем не занято. Что-то
романтическое нужно.
- Мне хочется
поместить здесь слона в фас. Но нарисованный он не очень смотреться будет, надо
голову и уши выдвинуть из плоскости газеты и дать ему в хобот цветок. Получится,
что это сильное доброе животное преподносит каждому цветок. Голова – на шарнире,
будет качаться и придавать жизненность персонажу.
- Сделаем. Что
для этого нужно, и где это взять?
- Найдем.
Насколько помню, Андрей принял почти все мои предложения, и мы с ним вдвоем осуществили техническое их воплощение. Временами кто-нибудь приходил и приносил что-нибудь для оформления или напечатанный текст. Андрей благодарил, о чем-то шутил и говорил, что нам нужно еще. Работа спорилась, зрители хвалили и говорили, что такого еще не было. А мы и сами знали, что такого еще не было, но более всего нам нравилось, что мы работаем в едином порыве и понимаем, друг друга с полуслова, а результат этой работы был для нас самих неожиданный, но вполне закономерный. К вечеру принесли литературные материалы, и мы их наклеили в газету. И тут появился новый директор нашей школы. Мы его видели впервые: он был недавно назначен. Он посмотрел на наше произведение, почитал и раскритиковал. Мы ничего исправлять не стали. Андрей даже сказал, что принципиально менять ничего не будет, потому что аттестат он завтра получит и новый директор этому воспрепятствовать не сможет.
На следующий день нашу газету перенесли в спортзал, где должен был состояться выпускной вечер, и водрузили на шведские стенки. Этот шедевр Андрея оказался настоящим украшением праздника. К нему подходили абсолютно все и медленно проходили вдоль полотна, внимательно рассматривая изображенное на нем.
За время, что
мы «рисовали» газету, я буквально влюбился в Андрея. Он интересно нам рассказал,
как буквально в одиночку сражался с американскими империалистами на выставке
«Народное образование США»:
- Я с кем-то
прихожу туда и беру посмотреть их учебник нашего русского языка. Ну, сначала,
пока мама, папа и Ваня - ничего: хорошая бумага, шрифт, картинки. Вы-то,
наверное, дальше и не смотрели? А я посмотрел и почитал. Там на 153-ей странице
такой рассказ: «Ваня и Вова живут в деревне Н., а Коля живет в семи километрах в
поселке А. Они часто встречаются, играют вместе в поле и купаются в речке.
Сегодня они копали лопатами картошку на колхозном поле, помогая взрослым убирать
урожай. Коля пригласил Ваню и Вову прийти к нему в гости в воскресенье, чтобы
вместе послушать радиоприемник». Ну и еще какая-то мура. Я беру этот учебник и
иду к Энн (это имя экскурсовода).
- Откуда ты
знаешь ее имя? – удивленно спрашиваю я.
- Я знаю ее
имя и знаю, что она агент ЦРУ, - торжественно замечает Андрей. - Подхожу прямо к
ней и говорю: «Как же это получается? Вы представляете нашу страну отсталой, а
людей невежественными, а говорите о каком-то уважении, когда своим людям с
детства внушаете о нас неправду».
- Постой
Андрей. Как это отсталой?
- Ну, Миша,
люди лопатами копают картошку на колхозном поле! А дети им помогают! Где это
видано?
- И, правда,
Андрей, я всю жизнь прожил в овощесовхозе и ни разу не видел, чтобы картошку в
поле копали лопатами. У нас и на своих огородах копают картофелекопалкой. А
почему ты решил, что они невежественными нас представляют?
- Ну, Михаил.
Ведь там написано, что двое мальчиков пойдут пешком 7 километров! В воскресенье,
чтобы послушать радиоприемник. Значит, у них нет ни приемника дома, ни автобуса,
курсирующего между этими населенными пунктами, ни даже велосипедов. У тебя есть
велосипед?
- Есть.
- И у меня
велосипед есть, и радио у меня дома тоже есть. Значит, это чистой воды клевета
на наш строй, и они представляют нас дураками, – Андрей при этом рисовал и
держал в руке большой ластик. Остановившись, для большей выразительности, он сел
на ватман и продолжал: - Она знала, о чем я говорю, и у них на этот случай
специальный прием приготовлен.
- И какой же
прием?
- А она мне
говорит, ласково так: «Мальчик, нам не все книги разрешили выставить на витрины,
но у нас есть книги, в которых про вашу страну написана правда. Пройди со мной
на наш склад, и ты сможешь убедиться в этом». Народ какой-то подошел из их
персонала и наших энтузиастов несколько человек.
- И, что,
пошли на склад?
- Нет, Таран,
не пошли. Они специально заманивают, чтобы дать какую-нибудь ерунду. А потом на
выходе возьмут тебя кэгэбэшники под белые руки и отвезут в отделение, да еще и в
шпионаже обвинят.
- А откуда ты
все это знал про кэгэбэшников? Может быть, их и не было рядом?
- Были! Что
это обсуждать! Делали бы теперь газету без меня, – смеется, понимая, что это
невозможно.
- Нет, нет,
нет! Без тебя бы мы не стали делать газету, – смеемся все вместе.
Выпускной вечер был удивительный, кроме всего прочего мы успели поговорить и с СЭМом и Войтишеком. С Вацлавом Вацлавовичем мы разговаривали на фоне нашего детища – газеты. Андрей спрашивал о «деталях» дальнейшей жизни, а В.В.В говорил, что не нужно очень гордиться после окончания ФМШ, ведь ребята, которые приедут поступать в университет нисколько не хуже нас. А вот ректор, академик С.Т. Беляев, почему–то больше любит фэмэшат: при прочих равных берут в студенты фэмэшенка - видимо, работает поговорка: «За двух небитых одного битого дают».
На следующий день или через день после выпускного бала мы сдали документы в приемную комиссию НГУ и могли быть свободными несколько дней до начала вступительных экзаменов. Андрей предложил провести ближайшую ночь за игрой в «монопольку» - это модель капитализма, где игроки пытаются цивилизованными способами завладеть богатством партнера в условиях внезапных кризисов и подъёмов в экономике.
Вечером мы
нашли свободную комнату, чтобы не беспокоить наших соседей, и сели за игру. Нас
было четверо: Юрка Веслогузов, Боря Цикановский, Андрей и я. Сейчас мне кажется,
что мы были все в белых рубашках, у нас был чайник и варенье, которое принес
Андрей. До полуночи к нам часто кто-нибудь заходил: пили чай, разговаривали.
После полуночи посещения стали редкими, и как-то само собой получилось, что мы
за игрой стали вспоминать о тех хулиганствах и неприятностях, которые с нами
приключались во время учебы в ФМШ. Прекрасными рассказчиками были Андрей и Юрка.
Мы еще раз вспомнили, как в 9-ом классе нас с Доможаковым Сергеем чуть не
отчислили за нарушение «сухого закона»: Сергей с всесоюзной олимпиады привез
бутылку рома, что было огромным дефицитом в нашей стране, и мы средь бела дня
употребили небольшую часть содержимого бутылки, а в это время в блок, в соседнюю
комнату, вошла их классная Эльвира Павловна. Мы сбежали, но она, войдя в комнату
и заподозрив что-то неладное, обыскала шкафы и обнаружила спрятанную бутылку.
Поднялась нешуточная буря. Андрей и Юрка в лицах изображали, кто и что говорил
на собрании их класса, чтобы защитить нас. Андрей встал, изображая одновременно
двух героев битвы Сергея Бубеса и Козаченко (имя не помню), которые буквально
преградили путь принявшей решение Э.П. и убедили ее продолжать дебаты, что
привело к нашей полной реабилитации и спасению. Мы смеялись: так убедительно
Андрей изображал наших друзей. Потом он рассказал, как однажды, уж не помню с
кем, Андрея выгнали с урока и направили для объяснений к СЭМу. СЭМ был строгим и
серьезным завучем, они с опаской вошли в кабинет и доложили, что их прислали для
дачи объяснений. СЭМ что-то писал и тут, отвлекшись и приняв строгий вид, громко
спросил:
- Что?
Нарушали дисциплину на уроке?
И посмотрел на них свойственным
одному ему взглядом: один глаз прищурен, а второй смотрит как бы искоса, пугая
серьезностью намерений. Они обмерли. После чего СЭМ спокойно сказал, возвращаясь
к своему занятию:
- Ладно,
ступайте в класс и скажите преподавателю, что я вас сильно отругал, но сначала
погуляйте минут пять по коридору.
Андрей продолжал:
- Ну, мы
радостно погуляли по коридору, вернулись в класс, приняли понурый вид и сказали
преподавателю, что СЭМ нас страшно отругал, и преподавательница была очень
довольна. Таким образом, все стороны были максимально и положительно
удовлетворены исходом дела.
Вспоминали о
походах и о том, как выиграли единственный в истории ФМШ матч КВН у
школьников-аборигенов. Костяк сборной школы был составлен из 10-2 класса и
капитаном был В. Голомолзин, я тоже был в команде. Андрей рисовал для нас.
Поскольку мы изображали команду Армянского радио, то главным экспертом по
акцентам и манерам был Боря Эльман. Надо здесь пояснить, что аборигены, мягко
говоря, не любили ФМШ: приехали откуда-то люди, ходят тут у нас и жить мешают.
Но, как говорится, на ловца и зверь бежит. С первой же шутки нам сильно повезло.
Лешка Донченко – он из параллельного 10-4 класса, - изображая диктора Армянского
радио, взобрался на стул и произнес традиционную фразу: «Внимание! Говорит
Армянское радио. Сейчас шесть часов утра. Пик, пик, пик, пик, пик, пик...
Внимание! Повторяем для тех, кто не слышал наших сигналов. Пик. Пик...» В этот
момент, совершенно не запланировано, стул под Лешкой развалился, и окончание
фразы он говорил уже лежа на полу, что привело в восторг и публику, состоявшую в
основном из аборигенов, и судей, совершенно незнакомых нам людей. До последнего
номера было не ясно, в чью же пользу игра, а когда объявили счет, мы были за
кулисами, и Валерия Алексеевна бежала нам навстречу и кричала: «Мальчишки, идите
целоваться: мы победили!»
Приблизительно к шести часам утра мы с Андреем в «пух» проигрались и ушли из-за стола, где остались играть Юрка и Боря. Мы стали пить чай, я спросил про родственников, и вновь открыл для себя другого Андрея: рассказывая про отца, маму, братьев, сестер, про деревню, в которой вырос, он буквально преобразился. Потом во время учебы в университете это повторялось много раз, и мне казалось, будто я участник событий, о которых идет речь, будто бы я член его семьи и так же, как он сам, люблю этих людей. Настолько дорог был Андрею его семейный круг, настолько емкий образ носил он в своем сердце, и настолько открыто и доверчиво было сердце Андрея.
К девяти часам утра Юрка проиграл Боре последние свои акции, мы пошли завтракать, а потом улеглись спать.
Вскоре начались вступительные экзамены, и мы некоторым образом были разделены, т.к. Андрей поступал на прикладную математику, именно туда он и хотел, а я на физфак. Было много волнений, хотя мы и были хорошо подготовлены, но сама возможность, совершенно случайно, провалиться оставалась у каждого. Поэтому волнение было, и оно нас сильно измотало. Мы попали совершенно в другую среду, и она нам казалась не дружелюбной. Поскольку мы жили в наших же общежитиях, то видели много трагедий, которые произошли с фэмэшами: самой близкой для нас оказалась трагедия Бори Эльмана. Борю я не видел в этот момент, но он настолько был близким человеком, что до сих пор у меня в душе хранится боль, что после всего происшедшего мы не сумели попрощаться, когда он уезжал в Казань. Андрей мне рассказывал это приглушенным голосом:
- Понимаешь, он приходит на устный экзамен (по физике т.к. он поступал на физфак), а его высмотрели, и подсаживается к нему экзаменатор, наглый такой и дает зубодробительные задачи, одна за другой. Ну и Боря, конечно, понимает, в чем дело и говорит ему прямо: «А зачем вы это делаете? Прекратите, пожалуйста, иначе я обращусь к бригадиру». А у них, видимо, все было оговорено с бригадиром. И тот ему отвечает: « А, пожалуйста, обращайтесь. Вам это не поможет».
Я не помню, что дальше рассказывал Андрей. Все это происходило уже, после того как Боря уехал, но я чувствовал, оставшуюся, в нас боль оттого, что этот жизнерадостный замечательный человек, который у всех нас вызывал только положительные эмоции и производил впечатление полного незлобия, теперь будет где-то далеко, и с ним невозможно будет общаться. И все это только потому, что пятый пункт его анкеты раскрашен другим цветом. Мы с Андреем хором вздыхали, крепко выражались и вспоминали слова из подпольной песни: «Ах, куда же смотрит наш родной ЦК. Ничего не видит он издалека...». Просто тогда у нас было еще впечатление от жизни, что она устроена разумно.
Как я уже сказал, было много нервов, но, однажды, вечером перед сочинением, где-то напротив здания НГУ я встретил Андрея идущего с кем-то в обнимку и поющих хором. Они были слегка под градусом, но держались уверенно на ногах, а радость переполняла их души:
- Таран! Сколько баллов?
Задал Андрей традиционный тогда вопрос. Я ответил:
- Девятнадцать!
- О! значит, мы все потеряли по одному баллу! С чем нас и поздравляю!
Ответил Андрей, и мы разошлись, радуясь встрече.
После зачисления мы чувствовали себя совершенно измотанными, и хотелось поскорее уехать домой, столько волнений никому из нас еще не приходилось переживать, а мы еще с Андреем и другими десятиклассниками собирались остаться поработать воспитателями в «Летней школе». А здесь встретилось препятствие: ректор НГУ не давал гарантии, что после работы в «Л.Ш.», нас не отправят со всеми вместе в колхоз на картошку. Да еще на очередном собрании наш любимый Войтишек пошутил, что по нему, так он бы и в колхоз поехал, а родителей теперь обычно ставят перед фактом. Это оказалось последней каплей: до «Л.Ш.» оставалось дней 10 и мы, посоветовавшись с Андреем, вдвоем пошли к Вацлаву отказываться, т.к. этот выбор мы еще могли сделать. Мы понимали, что это страшно неудобно, но никаких душевных сил уже не было.
Мы зашли в кабинет СЭМа, где временно располагался Войтишек, и я, поскольку Андрею было более неудобно, чем мне, говорить, сказал:
- Мы хотим отказаться от работы в школе, т.к. нет сил после экзаменов, нужно отдохнуть.
- Ну, что я вам могу сказать?... Ваше право. Могу только нажать на вашу совесть, вы нас подводите. Меньше всего думал, что именно вы откажитесь.
Мы пошли, убитые горем, но не нашли в себе сил остаться – так велика была усталость от всего пережитого и желание поскорей переменить обстановку.
После этого печального события мы вдвоем с Андреем ходили в райвоенкомат Советского района г. Новосибирска и вставали на военный учет. Это событие мне запомнилось потому, что в тот момент, видимо, мой рассудок совершенно помрачнел и на простой вопрос полковника: «Кто вы? Студенты?». Андрей ответил просто и спокойно: «Я студент». И тут я совершенно не понимая, что происходит, тоже обратился к Андрею с тем же вопросом исполненным удивления:»Ты – студент?». Он мне ответил также спокойно и просто:» Да, я студент. А ты кто, кандидат?» Я такого слова в тот момент не знал и засомневался: может быть я кандидат, ведь в студенты посвящают только осенью на первом курсе, а до этого времени я бы и не знал кто я такой, а Андрей четко знал, что он уже студент.
После завершения всех бумажных формальностей мы на одном поезде отправились к родным очагам: Андрей ехал до Татарской. Всю эту совместную дорогу мы пытались развеселить друг друга, но напрасны были наши усилия. Печаль от того, что мы расстаемся с одним из самых счастливых периодов нашей жизни была столь велика, что никакие остроты, рассказы и мечты о будущем не могли в тот момент заглушить боль свершившейся утраты. Мы оба это понимали и не могли говорить об этом вслух. На лацканах наших новеньких пиджаков красовались первые в истории ФМШ значки с надписью: «ФМШ СОАН». Мы стали рассуждать о том, что постороннему человеку совершенно невозможно объяснить, что это такое, где мы учились последние три года, поэтому решили, что для постороннего человека эту надпись на значке можно расшифровать так:» Фрезерно-Механическая Школа. Сдал Основные Академические Нормы». Мы решили, что это гораздо понятнее и на этой, как бы, веселой ноте расстались в Татарской. Что там впереди нас ожидало, мы даже и представить себе не могли, но будущие времена, нам казалось, должны быть гораздо более плодотворными и творческими, чем то время, которое мы прожили до сих пор. И эта иллюзия была созвучна времени. Для нас она была наполнена конкретным содержанием, но для многих людей того времени содержания в этой иллюзии уже не было, и они жили по инерции, но мы еще об этом не знали.
Осенью мы вернулись уже в студенческие общежития и сразу отправились в колхоз. Нам предстояло выкопать вручную, лопатами около 75 га картофеля. Нас на автобусах привезли на окраину деревни, где располагался пионерский лагерь. Перед воротами лагеря было свалено два стога соломы. Нам выдали матрацовки и наволочки. Мы набили их соломой и положили на нары. Одеяла нам тоже выдали. Уборкой руководили полковники с военной кафедры и аспиранты соответствующих факультетов. Нас вывели на поле и сказали:
Вот наших 75 гектаров. Пока не выкопаем не уедем. Хоть до «белых мух» будем работать.
Это говорил подполковник Синичкин, призывающий к ответственному и производительному труду. Однако, обернувшись к полю, мы поняли, что картофель здесь отыскать будет нелегко. Поле было засорено до такой степени, что картошки видно не было, гряды не выделялись. Кроме этого на поле было полно мышиных гнезд. Оставалось надеяться только на интуицию.
В нашей бригаде были только фэмэшата, но из разных классов. Я работал в паре с Львом Гембомом – известным интеллектуалом из 10-5. Из совсем близких знакомых были Дедов Виктор, Исаев Григорий, Юрка Веслогузов, Гена Трухачев, Саша Щепкин, Саша Клопов, Саша Мышлявцев. Григорий предложил сразу: «нечто О-оригинальное», - как часто говорил про Исаева Андрей подчеркивая иронию интонацией голоса. Исаев говорил, что если мы под началом у военных, то необходимо принять соответствующий образ: выбрать командира (им стал безотказный В. Дедов), ходить строем и горланить строевые песни. Основной песнью стала: «Веди Буденный нас смелее в бой...».
И вот в один из первых трудовых дней движемся мы этакой «потешной» колонной с поля в лагерь и распеваем песни, а наперерез нам движется толпа математиков – фэмэшат, среди которых и Андрей, и горланят песни, состоящие сплошь из крепких выражений. Обнаружив это Григорий по-свойски прикрикнул на них, и они замолчали, и мы перемешавшись двигались дальше вместе. Математики все сплошь курили, и я заметил, что Андрей тоже усиленно курит. Я спросил:
- Ты куришь?
Он ответил:
- Да, теперь курю.
- Но тебе это совершенно не подходит.
- Нет, мне это подходит. Я чувствую себя мужиком.
С тех пор уже не разу не видел Андрея не курящим человеком. С тех пор и по сей день, осталось сожаление о том, что ложно понятые ценности так крепко прицепились к нему и так жестоко ранили почти всю жизнь. Определенная страстность в Андрее присутствовала всегда, но она почему-то всегда вредила, прежде всего, ему самому и не была специально направлена вовне.
Более месяца мы отважно трудились на полях Страны. Андрей перезнакомился со всеми вокруг, ходил на танцы и чувствовал себя мужчиной. Но каждый вечер он обязательно приходил к нам в барак и рассказывал какой-нибудь новый анекдот или историю из жизни народов, всегда шутил и был в отличном настроении. Однажды, не задолго до отъезда, когда уже все достаточно сильно устали от картошки, полковников и холода, мы сидели рядом с моим соседом по койко-месту Геной Фикселем и разговаривали о чем-то нейтральном. Тут пришел радостный Андрей, начал шутить, мы его поддержали, начали смеяться, все больше и больше. Вскоре вся наша палата, человек двадцать, хохотала неудержимо, мы с Фикселем лежали скрючившись на наших соломенных пуховиках и не могли остановиться. Кто-то сквозь хохот спрашивал: «Из-за чего смеемся?...», - не получал ответа и продолжал смеяться. С улицы забегали люди, не понимая в чем дело, и тоже начинали смеяться. Остановились мы минут через десять, когда изнемогли от хохота и поняли, что это может плохо кончиться. Гена сказал Андрею: «Ты больше так не шути, а то мы здесь останемся навсегда».