На банкете в связи с моей докторской защитой я получил от него в подарок сковородку, яркую красно-черную с тефлоновым покрытием и ручкой. В нее бы, как в рамку, вклеить портрет Андрея и отдарить бы ему обратно по случаю. Подходящий портрет был – Андрей однажды положил на планшет ксерокса свою физиономию и чиркнул по ней копировальным светом. При его фотогеничности вообще никакой оптики не нужно – обвел карандашом тень, и портрет готов, не узнать невозможно. А на той аутоксерокопии и тебе клок бороды, и тебе римский глаз возле римского носа, и все это выдвигается из свитера, собственноручно связанного, и все это подмигивает и улыбается на черном фоне – чисто Сковорода. Так что подходящий к случаю портрет был, а подходящего случая не представилось. Так и лежит сковородка у меня на декоративной полке; уже и девственность потеряла, попав разок на газовую плиту.
Я познакомился с ним на стыке восьмидесятых-девяностых годов, когда наш буйный институт кипел и злобно почковался. В институте, как в стране, полный раздрай, а Армен Сарвазян затевает грандиозный проект по определению внутренней структуры мягких тканей человека на основе наружных механических измерений. Яркие семинары с общим трёпом о китайских врачах, различающих семьдесят оттенков пульса – а ведь эти оттенки отражают не что иное, как упругость сосудов и тканей; о диагностике по внешнему виду кожи – а вид кожи связан с ее эластичностью; о диагностике методом пальпации – а это уж совсем прямая механика. Но такие способы диагностики – удел редких искусников, а надо бы превратить ощущение в число, искусство – в технологию. Начались поиски адекватных способов механических измерений – коромысла, штампы, щупы, матрицы. Начались опыты на моделях – разнослойные гели, мягкие пластмассы с включениями; рабочий стол Армена в то время завален добытыми где-то блестящими прозрачными пластиковыми женскими грудями разных размеров и упругостей, и каждый гость получает веселое разрешение пощупать. Вот пошли первые клинические результаты, из которых следовал вывод о высокой диагностической значимости механических характеристик тканей.
Но в основном успехи касались доступной поверхности – кожи. А вот заглянуть внутрь, локализовать и охарактеризовать внутреннюю неоднородность – например, опухоль… Нужна хорошая теория упругости твердого тела, нужна грамотная постановка задачи о мягком теле с особенностью там внутри, нужны эффективные вычислительные методы, чтобы за разумное время в запредельных условиях… и так далее. Словом, был нужен Андрей Сковорода.
…Однажды Андрей выходит из кабинета Армена, вдвигается в курительный конец нашего коридора на первом этаже, разминает и раскуривает беломорину и, смачно дымнув кверху, изрекает:
М-мда… Уподоблю ученых… одних – вору-«медвежатнику»; вот перед ним сейф, который надо вскрыть, и он подбирает ключик. Других уподоблю Буратине; вот у него есть ключик, и он бегает с ним! бегает! какую бы! дверь! открыть!..
Потребовалось несколько лет плотной работы, и Андрей подобрал ключи. Но первый сейф вскрывался его первыми ключами уже не здесь, а в Соединенных Штатах, и без его участия.
К счастью, уже тогда, в начале девяностых у Андрея началось сотрудничество с Мичиганским университетом, оказавшееся впоследствии надежным, многолетним и плодотворным. Но в тот момент он для себя обнаружил, что практически не опубликован его собственный вклад в решение проблемы – его теоретический инструментарий. Было множество коротких сообщений в сборниках конференций – но в тезисах теорию не изложишь. Были совместные статьи с результатами медицинских приложений – но без теории. Были препринты с изложением теории – но кому доступны препринты местных издательств? И только в девяносто третьем и четвертом годах в соавторстве с Мэтом О’Доннеллом вышло три полноценных работы, одной из которых Андрей особенно гордился, где теория была представлена и ее результаты прекрасно совпадали с экспериментом.
Но опубликовано далеко не все, а в русских журналах и вовсе ничего, а у него уже ученики, им нужны статьи и диссертации, а еще и вопрос приоритета…
Самый быстрый путь в печать пролегает через журнал «Биофизика». Сколько бы его ни ругали, многие из нас обязаны ему защитой приоритета в принципиально новых направлениях. Защита слабая – журнал стремительно теряет престиж, – но все же, ну хоть какая-то… Андрей начинает слать туда статьи одну за другой.
Тут придется открыть маленькую тайну. В кругу рецензентов журнала не было человека такой квалификации, которая позволяла бы оценить все математические, физические и медико-практические красоты работ Андрея по упругости этих почти жидких твердых тел. Кому давать на рецензию? И его рукописи попадают ко мне. Дескать, ты же молекулярный акустик? В акустике тоже есть упругость, так? Вот и хорошо, вот и выручай. Бери рукопись и рецензируй. И я брал сковородинские труды и шел с ними к Сковороде:
– Это, ведь, ты сочинял, так? Вот и хорошо, вот и выручай. Тут что написано?.. Это как сделано?.. А это совсем непонятно широкому читателю… Это я широкий читатель, это мне непонятно!.. – И Андрей терпеливо растолковывал термины и подходы, потом переписывал статью заново, потом благодарил меня, утверждая, что я хороший рецензент. А я был только на то и способен, что добиваться общедоступности общей линии изложения. Почему было надо за такую задачу браться, и какая последовательность действий на пути решения, и какие, черт вас, математиков, дери, обозначения вы тут используете безо всяких объяснений, и в какую вашу книгу надо заглядывать особым занудам, если захотят, и что в итоге вышло пользы для рабочего-крестьянина?..
А вот как именно решалась задача – это оставалось на ответственности Андрея с соавторами. Достаточно того, что решения работают, и в статье это убедительно продемонстрировано.
– Дим, видишь ли, вот они в кабинетах плющат у бабы грудь в лепешку и рентгеном разглядывают. А прежде чем бабскую-то грудь жмакать, надо бы силушку соизмерить, а то не надорвалась бы опухоль в метастазы от докторского любопытства. Вот мы строгим числом меру и даем, и показываем, что механическое напряжение концентрируется на границах опухоли, и потому привычные критерии пределов прочности ткани тут не годятся, а надо новые строить.
С первой половины девяностых Андрей регулярно проводит в Мичигане по три-четыре месяца в году. Как я ему завидовал! Здесь пожил, подумал – едешь туда поработать, там думать некогда, а работать – все условия. Там попахал – и назад, в родное болото, где пахать не с руки, зато мозгам и чувствам простор. Тут подумал-подумал… Сезонный ритм.
А его первая командировка в Штаты состоялась в девяностом году, когда я работал в Нью-Йоркском университете. Был забавный эпизод. Андрей со товарищи направлялись из Нью-Йорка куда-то дальше поездом. Прибыли на вокзал, нашли нужный перрон, сели в подходящий вагон – подходящим был только вагон для курящих, потому что Андрей прихватил из дома блок неизменного «Беломор-канала». Поезд пошел. Андрей закурил. Над ним навис кондуктор и обратился на чистейшем американском наречии со словами, из которых непривычное ухо мучительно извлекает ужасный смысл – ему, Сковороде, предлагается срочно покинуть поезд. Мало-помалу из тарабарской речи проясняется обнадеживающее обстоятельство – высаживать пассажиров из движущегося поезда не принято у американских кондукторов, а вот передать в руки дорожной полиции… а также большой штраф… Но поднапрягшись, Андрей начинает понимать, что дело даже еще безобидней – надо только немедленно, сию же минуту загасить вот это, что мистер держит в руке и сладко раскуривает.
– Как! Ведь я же в вагоне для курящих!
– Да, сэр, но марихуану курить нельзя.
– Но это же папироса – это такая русская сигарета!
– Да, сэр, я знаю, что такое сигарета. Но это не сигарета. Это курят в притонах, набив марихуаной. Здесь нельзя, сэр.
И Андрей понял, что до пункта командировочного назначения он-таки доедет, но что дух отечественного табаководства несовместим с американским духом.
На каком-то году нашего знакомства я, осмелев, спросил:
Обрадовался, засветился:
– Ты знаешь, семейное предание гласит, что один из его отпрысков в Сибирь подался да там осел и расплодился, и что мы часть этого приплода и есть. Выходит, что я Григорию – далекого колена праправнук. Но это только легенда.
Мне показалось уместным припомнить здесь эту деталь. Интересно прослеживать тонкие линии в рваном людском потоке.