Для того, чтобы было понятно, какая обстановка формировала Андрея, конечно, нужно рассказать, что для всех нас значило тогда - попасть в Академгородок в ФМШ (полное название: физико-математическая школа-интернат при Новосибирском государственном университете). Безусловно, слова не могут передать то, что складывается из общего состояния, того, что ты оказался в ином, цветном мире, фантастической архитектуры, теплых осенних красок, запахов и еще новых слов, отношений, каких-то важных задач, для которых именно мы предназначены. И живем мы уже не дома, в 14 лет, а с товарищами, которые стали, годы подтвердили, братьями и сестрами (хотя некоторые пошли в своих отношениях дальше).
Известно, что весна в Евразии идет с запада на восток, хрущевская оттепель не стала исключением, поэтому в 1967 году, когда в Европейской части что-то начало снова изменяться не в лучшую сторону, в Академгородке все дышало свободой. Именно в 67-ом здесь проводился первый и такой единственный, фестиваль бардов – Галич, Клячкин, Ким, Дольский, Дулов и т.д. – все собрались в Доме Ученых и мы ходили на концерты, не все понимая, но чувствуя? как это необычно хорошо. А на 5-летие школы, в том же году в президиуме сидели академики – Лаврентьев – основатель Академгородка, Беляев – ректор университета, Будкер – директор института ядерной физики и еще несколько – все уже живые легенды, которые, казалось, говорили, что вся надежда на нас. При этом, открывал заседание Спартак Тимофеевич Беляев, вышел на трибуну, покашлял и произнес первую фразу: «Товарищи, (пауза) вы пробовали когда-нибудь вдевать резинку в трусы?».
В президиуме и в зале несколько минут стоял хохот. Затем он развил мысль, что пока кончик резинки не появится – очень трудно, а потом ухватил и вытянул, так и первые годы с новой школой.
В этот же зал приезжали лучшие московские и другие театры, и мы шли на все спектакли театра им. Вахтангова с Ю.Яковлевым (какой он был Чехов!), Ю.Борисовой и другими, шли на встречи со Смоктуновским и на концерт сильно иностранной югославской рок-группы (одна песня – Лайла-би-Лайла чего стоила).
Потом привезли выставку «Образование в США», все переводчики – американцы, среди прочего было два чуда – это образец лунного грунта под стеклянным колпаком и автомат, который на глазах очереди делал цветные полиэтиленовые пакеты и их можно было бесплатно (!!) брать.
Обычно обо всем интересном нам сообщал любимый всеми завуч - Самуил Исаакович Литерат. Форма была такая: он собирал всех на «линейку» и говорил, например: «В Доме ученых с завтрашнего дня выставка. Я не рекомендую на нее ходить». Сейчас я думаю, он знал, что мы побежим, для этого и объявлял. Таким же образом, говорилось, что с завтрашнего дня запрещено ходить в сторону Обского моря – сигнал к началу купального сезона.
Все это происходило на фоне того, что самое интересное и главное это наука. В 9 классе, например интегральное исчисление нам стал читать Ляпунов – член-корр. АН, внук того Ляпунова и сам величина заметная. Каким точным и красивым языком он рассказывал про интегралы!. Математика могла понравиться только потому, что можно так читать лекции. О Тимофееве-Ресовском мы слушали от людей, которые его знали, и про проделки Лысенко в биологии тоже. К слову, нам повезло, что сначала не была построена школа, поэтому все занятия проходили в Университете в разных аудиториях, вперемежку со студентами и, соответственно чувствовали себя не совсем школьниками.
В девятом же классе нам объявили, что любой может идти в любой институт, сказать, что из ФМШ и там работать (бесплатно) в лаборатории, чем многие и воспользовались. Устройство происходило по-разному, например, так. Приходишь в понравившийся институт, благо все рядом пешком, объясняешь вахтеру зачем пришел, отсылают в какой-нибудь кабинет, например заместителя директора. Тот пару минут поговорит и приводит в лабораторию. Там принимали как «сына полка», разрешали мыть лабораторную посуду, давали задания собирать схемы, считать всякие штуки в через электронный микроскоп, заваливали не очень понятной литературой с разъяснениями, что если не читать месяц специальные журналы, то безнадежно отстанешь в науке. Но и подкармливали, научили пить кофе и коньяк, по поводу (Плиска называется).
А еще в осенью 68-го мы недосчитались нескольких очень уважаемых учителей, которые подписали коллективное письмо против ввода Советских войск в Чехословакию. Сами они ничего не рассказывали и не объясняли, но это было частью тогдашней атмосферы, вписывалось в увлечение наукой, в некое пренебрежение материальной личной выгодой.
Конечно, все были разные, более разные, чем при обычной школьной жизни, потому что достаточно жесткий конкурентный отбор по способности учиться, точнее – думать, приводил к тому, что оставались личности, Андрей, в том числе. Мне кажется тогда, как и многие, он тоже мучился мыслями – кто я, что я, где, зачем. Вообще, Андрюша как-то ассоциировался с В.Высоцким, казалось что они должны быть сильно похожи внутренне.
Так как жанр воспоминаний требует конкретных случаев, расскажу два.
В 1970 мы окончили школу и практически все поступили в Университеты – часть в Новосибирский, часть в Московский и Боря Эльман в Казань (первая жертва ухудшения отношений с Израилем). И вот, встретились с Андрюшей в холле НГУ, поговорили о том, о сем, в том числе и о поступлении на разные факультеты. Я считал, что математика это как иностранный язык и другие вещи, которые физик знать должен, но они вспомогательные, а Андрей – что математика – это сама по себе интересная штука и физики пользуются ей поверхностно. Не очень спорили, потому что меня тогда тоже занимала мысль, как это получается, что в математике берутся некие постулаты, затем начинается игра этими понятиями, рисуются буковки, строятся новые теоремы, и когда кажется, что ушли в полную абстракцию, вдруг отыскивается вполне физический объект, который этой абстракцией описывается. Андрей же, в свою очередь, физику понимал, поэтому быстро пришли к общему.
Единственное на что я обратил внимание, то, что Андрюша во время разговора как-то странно ставит пятки вплотную к стене, весь вытягивается и спиной и затылком тоже прижимается в стене (кстати, попробуйте, это не очень просто). Я, естественно говорю – что это с тобой? Оказалось – наука!
Дело в том, что Андрей, будучи небольшого роста, еще и втягивал голову в плечи и сутулился. И в каком-то журнале вычитал, что если постоянно, где бы ни находился, проделывать это упражнение, то не только привыкаешь держаться прямо, но и начинается интенсивный рост вверх. С его-то упорством и читать такое. Довольно долго потом я наблюдал его в этой позе. Самое забавное, что хотя мне расти не нужно, все-таки 187 достаточно, но с сутулостью этим способом до сих пор борюсь.
Жизнь наша протекала в разных плоскостях, Андрей жил в Пущино, я служил в Вооруженных силах и ездил по стране. Лет через пятнадцать после нашей последней встречи, ко мне на кафедру академии, которая находится на Китайском проезде, возле гостиницы Россия, раздался звонок. Андрей звонил с проходной (КПП по- военному), где с автоматами стоят строгие контролеры. Я выскочил на улицу и не обнаружил его на входе, думал, что ошибся, обежал со стороны Солянки на другой КПП, там тоже нет.
Вернулся, расстроенный, в академию и внутри, возле сквера, увидел бородатого мужика, который, слегка ссутулившись, ходил взад-вперед по дорожке. Я говорю – Андрюха – ты как здесь без пропуска оказался. Он тоже удивился, «какой пропуск? – меня часовой спросил только – есть ли сигарета, дак я ему целых две отдал!». Я могу гарантировать, что другим такое не удавалось.
Говоря официальным языком, в нашей социальной прослойке не принято при встрече говорить: «Здравствуй, брат!». Но, когда мы встретимся, а это неизбежно, мы имеем право так подумать.