Юрий Валентинович Баранов |
С Андреем Сковородой я познакомился осенью 1981 года. Как-то получилось, что в институте мы до той поры не виделись, а встретились на совхозном поле. В нашей с В. П. Кузнецовым команде на погрузке машин третьим оказался неизвестный мне доселе молодой бородатый парень, которого я принял за одного из студентов-практикантов. Работал он ловко и без видимой натуги - сразу было видно, что человек, привычный к физическому труду. И веселый - шуточки-прибауточки из него так и сыпались. Короче, с первых минут понравился. Познакомились. Выяснилось, что он - сибиряк, учился в Новосибирске, где я не раз бывал; нашлись даже общие знакомые.
Не секрет, что многие молодые научные сотрудники - в те времена, по крайней мере - испытывали определенный снобизм по отношению к техническому персоналу и вообще к обслуге. У Андрея это не проявлялось никогда. При всем своем выдающемся интеллекте и научной одаренности, он для всех был своим, простым и легким в общении. Мог и с младшим техником за жизнь поговорить, и девушке-оператору доступно объяснить свою задачу. В то же время не терпел от этого самого персонала необязательности и разгильдяйства, и тем же операторам от него иногда попадало - не без повода.
Андрей очень органично вписался в институтскую общественную жизнь. Не буду перечислять его разнообразные нагрузки, но к ним он относился столь же ответственно и добросовестно, как и к научной работе. Характерно его поведение во время субботников: вроде мероприятие казенное и непопулярное, и пришедший с утра в достаточном количестве народ в процессе потихоньку разбегается, благодушно оставляя завершать то, что спланировано на двадцать лопат - десятерым, потом пятерым, потом троим… Но можно было стопроцентно поручиться, что в той финишной команде непременно будет участвовать Андрей Сковорода, и именно он бросит последнюю лопату мусора в кузов.
Вообще живо интересовался всякими вопросами, выходящими за рамки его научных интересов. Сколько дискуссий на социально-историко-политические темы мы провели с ним в курилке (до последних дней его пребывания в институте, хотя, по состоянию здоровья ему, казалось бы, было совсем не до того)! А как интересно и живо он описывал свои зарубежные впечатления! Чувствовался острый глаз, который мгновенно схватывал суть явления, притом, нестандартно наблюдаемого.
В 1987-м году Андрей вступил в КПСС. Для того времени шаг сугубо непрагматичный -партия уже стремительно растеряла остатки морального авторитета и начинала утрачивать властный. Во всяком случае, никаких карьерных благ обретение партбилета ему не сулило, да и зачем - он уже бесспорно состоялся профессионально, кому же занимал пост ученого секретаря. Тем не менее, парторганизация и городская, и институтская в то время еще придерживалась перестроечного идеализма, под лозунгом: "чем больше будет в партии умных и порядочных людей, тем больше шансов, что она действительно превратится в полезную для страны и общества силу. Андрей, как никто, отвечал упомянутым критериям, и потому его решение (принятое не без нашего с В.П. Кузнецовым влияния) явилось для нас, членов партбюро, истинным подарком. Особо его партпоручениями не напрягали, памятуя о его загруженности и наукой, и ученым секретарством. Но даже и те, не очень большие, поручения - типа, написать статью в стенгазету или провести политинформацию с младшим обслуживающим персоналом - он исполнял со всей ответственностью и высоким качеством. Относился к своим общественным функциям серьезно. Все мы помним его выступления на разного рода собраниях - партийных, профсоюзных - резкие, порою жесткие. Знали, что если уж слово берет Сковорода, то говорить будет сердито, но точно по делу. Не терпел фальши и криводушия, а также политкорректности в стиле: удобно ли назвать идиотизм - идиотизмом, а вдруг идиоты обидятся? Говорил прямо и то, что на деле думал.
Вообще был очень надежным человеком, с исконным рыцарским благородством в поступках. Как раз про таких говорят, что с ними можно идти в разведку.
Горько, что все меньше таких людей, настоящих во всех отношениях, как Андрей Сковорода, про которого очень трудно говорить был.